Поэт маяковский футурист: Маяковский-футурист 1912 — История России

Из воспоминаний Маяковского: «Днем у меня вышло стихотворение. Вернее — куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю — это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: «Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!» Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом.» 

Так Маяковский попал в футуристическую группу «Галея»», участники которой запомнились не только своими стихами, но и своим вызывающим поведением и шокирующим внешним видом Это и знаменитая желтая кофта Маяковского, и розовые сюртуки, и пучки редиски, и в петлицах, и эпатажные выходки во время выступлений. Владимир Маяковский, единственный из футуристов — принимаемый «не гонимый» в советское время. Впрочем, по мнению автора, чисто футуристом Маяковского назвать нельзя: в арсенале поэта огромное количество необычных и интересных приемов. За счет предельной конкретизации изображаемого мира стихотворения насыщены яркими, броскими и запоминающимися образами. В связи с тем, что для выражения индивидуального восприятия мира Маяковскому не хватало слов родного языка, он ввел множество неологизмов, часть из которых вошла в повседневный обиходный словарь. Оригинальностью отличается и собственно стихотворный стиль поэта. Здесь и рваные разрушенные строки, и отсутствие деления на классические двух- и трехстишия, и использование в стихотворном тексте неприемлемых ранее символов — арабских и римских цифр, нот, знаков препинания в несвойственном им значении.

Маяковский: футуризм, лирика, агитки

Александр Генис: В эфире – новый эпизод нашего с Соломоном Волковым культурно-исторического цикла “1918 – век спустя”.

1918 год, который мы навещаем в передачах нашего цикла, был очень необычным: первый год после революции, всего год прошел от Октябрьского переворота. Все, кто жили в России в то время, не могли не понимать, что этот год оказался чрезвычайно важным для истории, ибо большевики устояли, а могли не устоять. Вспоминают, что Ленин каждый день зачеркивал в календаре, хвалясь тем, что новый режим продержался больше, чем Парижская коммуна.

1918-й был годом, когда все еще было не ясно: советская власть останется или нет. Это и переломное, и переходное время, никто не знал, чем кончится Гражданская война и весь связанный с ней кошмар. Поэты того времени особенно ярко воспринимали именно эту промежуточность: история, как монета, стояла на ребре.

Мы говорили о том, как Мандельштам относился к революции. Сегодня побеседуем о другом поэте, который сделал категорический выбор в своем творчестве в пользу революции.

Соломон Волков: Вы знаете, прежде, чем перейти к тому поэту, о котором вы начали говорить, я хочу сделать одно замечание. Сейчас прошло столетие с Октябрьской революции. На Западе и в России почему-то меньше, чем на Западе, в связи с юбилеем появились десятки книг на эту тему, которые с разных позиций освещают это грандиозное по важности историческое событие. Многие из авторов этих книг, в частности, не так давно умерший Ричард Пайпс, один из виднейших американских историков русской революции, у которого есть достаточное количество последователей, доказывают, что революция была случайностью, что она могла не совершиться, не было никаких обстоятельств, которые бы сделали ее неизбежной.

Так вот, именно тот факт, что большевики и Ленин устояли после Октябрьского переворота, в условиях, которые работали против них, а не за них, удержали власть в своих руках – это для меня, может быть, самое существенное доказательство того, что Октябрьская революция не была случайностью. Она не была случайным переворотом, как мы любим иногда именовать это событие, а была закономерным событием. Предреволюционная Россия, которая многим до сих пор представляется, каким-то райским садом, царством благоденствия всеобщего, на самом деле была готова к тому, чтобы рухнуть.

Вспомним ленинские слова знаменитые, которые нам всем вдолбили в голову. Молодой человек сказал ему, какой-то царский жандарм: «Куда вы прете, перед вами стена?» На что Ленин ответил: «Стена-то гнилая, ткни пальцем, она и обрушится». Сам Ленин в это, кстати, как выясняется, не очень-то верил, но это произошло. И он увидел этот момент, почувствовал его, сумел захватить власть. Но то, что ему удалось удержать эту власть, как раз доказывается закономерность этого события.

Александр Генис: Я не уверен, что соглашаюсь с вами, потому что слышу в этих рассуждениях голос исторической необходимости, а я в историческую необходимость не верю. Любая партия в поддержку исторической необходимости будет похожа на партию в защиту затмения Луны. Я думаю, что история свободна, она могла пойти в любую сторону. На наших глазах всюду происходят неожиданные вещи, и мы говорим: ну да, такова историческая необходимость. Скажем, «Арабская весна», никто ее не предсказал. Падение Советского Союза никто не мог предсказать. Один только Солженицын сказал, что он вернется в свободную от коммунистов Россию. А вот ЦРУ со всем своим гигантским аналитическим аппаратом не могло это предсказать. И поэтому я считаю, что история – это история со свободным концом.

Но давайте поговорим о людях 1918 года, которые уж точно не знали, куда все идет и чем все кончится. Более того, они не могли знать, что только что произошло. Это сейчас мы такие умные и понимаем, что революция была страшным приговором России, это сейчас мы знаем, как она дорого стоила народу, но в 1918 году этого никто не знал. В 1918 году никто не понимал, на чьей стороне надо быть. И один из самых ярких поэтов того времени, который был и самым ярким революционером того времени, – это, конечно, Маяковский. 125-летие Маяковского отмечается этим летом. Я уже который юбилей Маяковского праздную. Помню и столетний, который очень широко отмечался, кстати сказать, в Нью-Йорке. Я был на симпозиуме, посвященном творчеству Маяковского, в колледже, где были собраны многие яркие американские поэты. Никто из них не говорил по-русски, но все они знали Маяковского. А один самый азартный вскочил на стол, и сказал: «Это – Маяковский». А потом спрятался под стол и говорит: «А это – мы».

Соломон Волков: Замечательная сценка. Я хотел бы начать сегодняшний разговор о Маяковском с того, что прочту его стихотворение, написанное именно в роковом 1918 году. Называется «Ода революции». Оно очень, на мой взгляд, интересное и недооцененное.

Мы в прошлом выпуске нашего цикла «Сто лет спустя» обсуждали Мандельштама, его отношение к революции, и подчеркивали амбивалентность поэта по отношению к революции, когда непонятно, он поддерживает революцию или он ее осуждает. Когда думаешь о Маяковском, то традиционное представление о нем такое: уж этот-то человек поддержал руками и ногами революцию, у него было абсолютно однозначное к ней отношение.

Нет, все не так просто. Такая грандиозная творческая личность, как Маяковский, не могла быть столь прямолинейной. И стихотворение, которое я прочту, если внимательно в него вникнуть, как раз и свидетельствует о амбивалентности Маяковского.

Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
«О»!
О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!
Каким названьем тебя еще звали?
Как обернешься еще, двуликая?
Стройной постройкой,
грудой развалин?
Машинисту,
пылью угля овеянному,
шахтеру, пробивающему толщи руд,
кадишь,
кадишь благоговейно,
славишь человечий труд.
А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля, –
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
взрывают тысячелетия Кремля.
«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды! –
и мое,
поэтово
– о, четырежды славься, благословенная!

По-моему, это очень двусмысленное стихотворение. Он ведь тут действительно занимает противоположную позицию, называя революцию и звериной, и копеечной, и детской, и великой. Сами по себе эпитеты превосходные, прекрасные, поэтические. Нигде больше, ни у какого другого поэта, даже у Мандельштама, противоречивость революции не выражена, с такой силой, как в потрясающем стихотворении Маяковского «Ода революции».

Александр Генис: Мне кажется, что Маяковский, как все нормальные люди того времени, был потрясен жестокостью революции – как Горький, который ее ждал, как Маяковский, который ее ждал, как Мандельштам, который тоже ее ждал. В конце концов все были готовы к перевороту, но никто не представлял себе, какая лава выльется на улицы городов и деревень. И образы Маяковского стандартные для него, он так всегда писал. Это же громогласный поэт, который не мог иначе. Мы говорили о том, как Чуковский описывал Маяковского: это – вулкан, и ему может противостоять только шепот Ахматовой. Замечательное критическое суждение.

Но мне самым важным представляется то, что для Маяковского революция была в первую очередь эстетическим явлением. Прежде всего, Маяковский был футуристом. Мы все время забываем о том, что футуризм – это реальное поэтическое и политическое движение.

Соломон Волков: Это не детские игры.

Александр Генис: Да! Это люди, которые верили в перевороты, звали войну, поддержали итальянский фашизм. Маринетти был важным поэтом для Муссолини. Причем, на самом деле Муссолини не нравились стихи Маринетти, так же, как Ленину не нравился Маяковский, но им было явно по пути. В общем-то они ждали именно этого переворота, они готовились к нему, чтобы ввести не просто новую эстетику, а новую жизнь, построенную по формуле новой эстетики. Я не могу не вспомнить, что Маринетти призывал итальянцев отказаться есть пасту, потому что макароны расслабляют нацию, а нация должна быть железной, поэтому нужно есть что-то такое, что с железными стружками. Единственная кулинарная книга, которая была написана поэтами того времени, – это футуристская книга итальянцев, где были рецепты для кухни будущего. Кстати, у Маяковского очень много образов, я занимался этой проблемой, связанных с кухней: еда у него связана с буржуями.

Соломон Волков: «Ешь ананасы, рябчиков жуй».

Александр Генис: Я выписал все упоминания еды у Маяковского, выяснилось, что мясо едят буржуи, а овощи и фрукты, растительную пищу едят рабочие, потому что это – райская еда, безгрешная еда.

Мне представляется, что в первую очередь для Маяковского было важно в революции отрицание. Для Горького, он примирился с революцией тогда, когда нашел себе место в ней, он может созидать, он может книги издавать, он может помогать писателям. То есть он может создавать что-то, революция – это создание. Для Маяковского революция – это отрицание. Об этом знаменитые его стихи «Радоваться рано», во-первых, начало замечательное, а во вторых, он работал с аллитерациями лучше, чем все остальные поэты вместе взятые.

Будущее ищем.
Исходили вёрсты торцов.
А сами
расселились кладби́щем,
придавлены плитами дворцов.
Белогвардейца
найдете – и к стенке.
А Рафаэля забыли?
Забыли Растрелли вы?
Время
пулям
по стенке музеев тенькать.
Стодюймовками глоток старье расстреливай!

Я глубоко убежден, что главным поводом для этого стихотворения стали…

Соломон Волков: Расстреливать и Растрелли.

Александр Генис: Совершенно верно. Он не мог пройти мимо этого созвучия, оно построило все стихотворение. Кстати, Луначарский горячо возражал, на эти стихи он написал опровержение, сказал, что большевики за настоящую культуру и так далее.

Соломон Волков: За сохранение наследия.

Александр Генис: Маяковскому это очень не понравилось. Он чувствовал себя революционером, а Луначарского он представлял буржуем, только новым буржуем, красным. Вы помните, как он подарил книжку Луначарскому и надписал: «Канцлеру от слесаря».

Соломон Волков: Потому что пьеса Луначарского называлась «Канцлер и слесарь».

Александр Генис: По-моему, это очень остроумно.

Соломон Волков: В том стихотворении, которое я прочел, «Ода революции», есть потрясающе созданная сцена обстрела собора Василия Блаженного силами большевистской артиллерии. Как раз там во время этого обстрела, когда и Кремлю были нанесены очень существенные разрушения, о чем потом предпочитали забыть, мы сейчас можем с большой уверенностью сказать, что этот обстрел был санкционирован не кем иным, как Лениным. Я пишу об этом в своей книге «История Большого театра», потому что мне важно было в этой книге показать антибуржуазные эстетические предпочтения Ленина. Луначарский в связи с этим обстрелом подал в отставку. Ленин вызвал его на ковер, разнес и сказал: «Неужели вы не понимаете, что мы построим в сто раз лучшее, нежели этот ваш Кремль?» Для меня было важно показать отрицательное отношение Ленина вообще к буржуазной культуре и, в частности, к Большому театру. Но ведь здесь Маяковский эмоционально на стороне этого самого разрушаемого большевиками Блаженного. Здесь ты испытываешь к храму жалость: «Блаженный стропила соборовы тщетно возносит, пощаду моля».

А о большевистской артиллерии он говорит, что это «твоих шестидюймовок тупорылые боровы взрывают тысячелетия Кремля». Что же более обличительного можно было сказать об этом событии тогда в 1918 году? И это печаталось во всех советских изданиях Маяковского без всяких комментариях, потому что даже говорить о разрушении Кремля не разрешалось, а в стихах об этом сказано прямо, с потрясающей силой и яркостью.

Александр Генис: И все-таки для Маяковского главное было разрушать, главное было создавать новую эстетику не на основе старой эстетики, поэтому нужно было Пушкина сбросить с корабля. Я понимаю почему. Для футуристов, для всего авангарда того времени главным казалось создать новую среду обитания, и эта новая среда должна быть тотальной. Отсюда тоталитарная власть, кстати. Потому что не должно быть ничего того, что мешает созданию нового человека. Проекты авангардистов были тогда более радикальные, чем проекты Ленина, или Троцкого, или тех политиков, которые держались за власть. Эти же хотели мир переменить, они же были космистами.

Несколько лет назад была выставка «Остальгия» в Нью-Йорке, где были собраны произведения искусства, созданные после советской власти во всех странах, где была советская власть, где был социализм. Наиболее интересным объектом там была видеопанорама Тираны, столицы Албании. Албания – самая нищая страна в Европе, Тирана – самая нищая столица в Европе. И вот пришел к власти уже в постсоветское время профессор из местной Академии искусств, который сказал, что не может создать из Тираны человеческий город, не может ни асфальт починить, ни водопровод, но он может раскрасить дома в супрематистские цвета. И они действительно раскрасили Тирану под Малевича. То, о чем мечтал Малевич, когда он хотел все города российские по-своему перекрасить, так, чтобы супрематистские композиции превратили в другие, в принципиально новые города. Но в России никто не дал ему этого сделать, а вот в Тиране получилось.

Соломон Волков: В постсоветское время.

Александр Генис: Только потому, что они таким образом пытались изменить жизнь людей. Они считали, что в этих веселых и сумасшедших кварталах, может быть, появятся другие люди. По-моему, ничего из этого не получилось, но опыт такого рода был совершенно уникален.

(Музыка)

Александр Генис: Когда мы говорим о разрушительной эстетике Маяковского в 1918 году, следует сказать и о противоположной тенденции. Именно в это время Маяковский начал писать агитационные стихи, именно в это время он пришел к концепции поэта как рабочего революции, поэта как творца новой эстетики, который должен обращаться к темным массам, к непросвещенному народу. С этим связаны агитки Маяковского, к которым никто не знает, как относиться сегодня.

Соломон Волков: Для меня этот вопрос разрешается просто, у меня есть одно простейшее правило для оценки произведения искусства, в частности, литературы или поэзии: если я прочел нечто когда-то, и оно накрепко засело у меня в мозгу, как будто мне туда вколотили соответствующий гвоздь, значит это – значительное, интересное и достойное произведение. Ведь память не удерживает плохо изготовленного материала. Так произошло с этими агитационными именуйте, как хотите, рекламными или политическими стихами Маяковского. Примеров на то масса, я могу навскидку прочесть несколько двустиший из его «Советской азбуки».

​Александр Генис: «Советская азбука» была сочинением для Маяковского чрезвычайно важным. Он попытался создать частушку для неграмотных людей, чтобы она проникала в гущу народных масс. Когда он написал и нарисовал»Советскую азбуку», никто не хотел ее печатать. Даже в советское время одна барышня сказала, что пусть лучше ее выгонят с работы, чем она будет такое печатать. Маяковский сам ее в типографии отпечатал и сам расклеивал по стенам эти листовки. Откуда, собственно, взялись эти «Окна РОСТа»? Все эти агитки развешивались на витрины магазинов, там все равно ничего не было.

Соломон Волков: Андрей Белый сказал, что победа материализма в советской России ознаменовала исчезновение материи.

Александр Генис: Мне это напоминает тяжелый 1990–91 год, я два года подряд приезжал в Россию, и видел в Петербурге пустые витрины. Страшное зрелище – черные пустые окна и никаких товаров.

Так или иначе, «Советская азбука» очень ловко сделана с точки зрения поэтической техники, технично. На самом деле Маяковскому нравилась в первую очередь сама возможность игры со словами. Давайте по очереди прочитаем, что кому нравится. Мне нравится, например, такая частушка:

Интеллигент не любит риска.

И красен в меру, как редиска.

Соломон Волков:

Корове трудно бегать быстро.

Керенский был премьер-министром.

Александр Генис:

Рим – город и стоит на Тибре.

Румыны смотрят, что бы стибрить.

Соломон Волков:

Антисемит Антанте мил.

Антанта – сборище громил.

Александр Генис:

Экватор мучает испарина.

Эсера смой – увидишь барина.

Все эти стихи построены на каламбурах, они все хитро придуманы. Маяковский, как всегда, очень здорово работает со словами, он на сто лет вперед создал запас диссонансных рифм для русской поэзии. Например, такая штука:

Бюрократ.

«Сидел себе, попивал и покрадывал.

Упокой, господи, душу бюрократову».

Вознесенский бы позавидовал бы такой рифме, по-моему.

Соломон Волков: Маяковский в качестве автора такой агитационной поэзии – это особая, очень любопытная тема, можно о ней долго рассуждать. Мы поговорим может быть впоследствии об этом в связи с теориями ЛЕФа, организации, которую создал Маяковский, без Маяковского никакого ЛЕФа бы не было. Это было влиятельное творческое объединение, но об этом у нас будет разговор в будущем. Сейчас я хочу прочитать кусочек из его стихотворения «Поэт рабочий», где уже предсказывается вся будущая идеология и эстетика ЛЕФа. Стихотворение это было написано в том же самом 1918 году.

Кто выше – поэт
или техник,
который
ведет людей к вещественной выгоде?
Оба.
Сердца – такие ж моторы.
Душа – такой же хитрый двигатель.

Тут вся программа уже сформулирована: он хочет быть рабочим от поэзии, он хочет быть техником, и он считает, что можно душу так же разобрать и собрать вновь, как любой самый хитрый двигатель, и сердце такой же мотор, который поддается ремонту, который может заглохнуть, который может испортиться, поэтому его нужно держать его в порядке.

Александр Генис: Самое страшное в политике, в истории – это метафоры. Юнг говорил, что идея коммунизма убила больше людей, чем средневековая чума. В основе коммунизма – архитектурная метафора стройки и перестройки, все можно собрать и разобрать. Она идет от Маркса. Это поэтическое сравнение погубило множество людей и изуродовало не только российскую историю. Раз общество можно собрать и разобрать, то оно не живой организм, а механическая конструкция. Именно поэтому так страшна была революция и ее последствия. Кстати, горбачевское слово «перестройка» – тоже играет именно с этой метафорой. Она как появилась от Маркса, так она висит над русской историей все эти годы.

Но давайте поговорим о музыке. Дело в том, что у нас много поэтов того времени, 1918 года, а музыкантов нет. Не так много композиторов, которые бы творили тогда великую музыку.

Соломон Волков: Мы, говоря о футуризме, говоря о музыке первых революционных лет, вообще о музыке первых послевоенных, я имею в виду Первую мировую войну, конечно, в данном случае, мы неизбежно будем возвращаться к грандиозной фигуре Сергея Сергеевича Прокофьева. На тот момент были два ведущих гения – он и Стравинский, но Стравинский уже был в это время на Западе, Прокофьев же в том самом 1918 году жил в России, Прокофьев был, безусловно, крупнейшей фигурой в развитии новой музыки. Тогда были, конечно, такие замечательные композиторы, как Рахманинов, как Метнер, сравнительно недавно умер Скрябин, сравнительно недавно ушел со сцены Танеев, но будущее русской музыки в тот момент ассоциировалось в значительной степени с Прокофьевым.

Между Маяковским, который себя считал центральной фигурой нового движения в литературе, и Прокофьевым возникла связь, они познакомились, и они друг другу очень понравились. Это, кстати, очень странно, потому что они были очень разными людьми, но их многое объединяло, причем неожиданные вещи. Например, про Маяковского известно, что он был необычайно брезглив. Он, здороваясь с человеком, потом совал руку себе в карман и там ее вытирал.

Александр Генис: И носил с собой мыло.

Соломон Волков: Он после того, как брался за дверную ручку, тоже протирал свою ладонь. Таким же человеком был Прокофьев. Кажется, что Прокофьев был снобом, у него действительно было много снобистского в его поведении. Я всегда вспоминаю замечательную историю. К Прокофьеву на какой-то вечеринке подходит молодой офицер и говорит: «Сергей Сергеевич, вы знаете, я был в вашем концерте и ничего не понял». На что Прокофьев, продолжая чистить свои ногти пилкой, не подымая глаз, отвечает ему спокойно: «Мало ли кому билеты в концерты продают». Это был человек, который бравировал тем, что ему не нужно ни одобрение аудитории, ни внимание критиков, ибо он сочиняет для собственного удовольствия. И в этом смысле большей противоположности, чем Маяковский, вообразить себе нельзя. И тем не менее они друг другу понравились. Взаимная симпатия Маяковского и Прокофьева простерлась настолько далеко, что Маяковский надписал одну из своих книг Прокофьеву так: «Председателю Земного шара от секции музыки от председателя Земного шара от секции поэзии».

Александр Генис: То есть он его сделал футуристом.

Соломон Волков: Да, он Прокофьева записал в лагерь футуризма. Так рукой Маяковского они поделили русскую культуру на двоих.

Александр Генис: И что же делал в 1918 году наш Прокофьев?

Соломон Волков: Он сыграл свою пьесу «Наваждение» Маяковскому, который от нее пришел в восторг. Это более ранняя пьеса Прокофьева, которая стала его футуристической визитной карточкой. Когда нужно было создать впечатление чего-то буйного, мощного, футуристического, то Прокофьев играл эту очень эффектная пьесу.

Но на самом деле он никогда себя внутренне футуристом не считал, наоборот, скорее он относил себя к традиционалистам. Не зря он написал Классическую симфонию, о которой мы говорили в прошлой нашей передаче этого цикла. Никогда бы Маяковский не сочинил “классической поэмы” – это невозможно, а Прокофьев охотно искал свои классицистские корни, в этом смысле был схож с Мандельштамом. Видите, как интересно творческие связи налаживаются.

Александр Генис: Они все были современниками, это самое главное.

Соломон Волков: И они друг с другом вступали в очень сложные и интересные взаимоотношения. Я хочу показать это самое «Наваждение», которое так восхитило Маяковского и так расположило его к Прокофьеву, что он решил, что Прокофьев настоящий футурист. Это произведение прозвучит в исполнении самого Сергея Прокофьева, редкая архивная запись.

Маяковский Владимир Владимирович — биография поэта, личная жизнь, фото, портреты, стихи, книги

Владимир Маяковский не сразу начал писать стихи — сначала он собирался стать художником и даже учился живописи. Слава поэта пришла к нему после знакомства с авангардистами, когда первые произведения молодого автора с восторгом встретил Давид Бурлюк. Футуристическая группа, «Сегодняшний лубок», «Левый фронт искусств», рекламные «Окна РОСТА» — Владимир Маяковский работал во множестве творческих объединений. А еще писал в газеты, выпускал журнал, снимал фильмы, создавал пьесы и ставил по ним спектакли.

Родился российский футуризм

Владимир Маяковский с сестрой Людмилой . Фотография: vladimir-mayakovsky.ru

Владимир Маяковский с семьей. Фотография: vladimir-mayakovsky.ru

Владимир Маяковский в детстве. Фотография: rewizor.ru

Владимир Маяковский родился в Грузии в 1893 году. Его отец служил лесничим в селе Багдади, позже семья переехала в Кутаиси. Здесь будущий поэт учился в гимназии и брал уроки рисования: с ним бесплатно занимался единственный кутаисский художник Сергей Краснуха. Когда волна первой российской революции докатилась и до Грузии, Маяковский — еще ребенком — впервые участвовал в митингах. Его сестра Людмила Маяковская вспоминала: «Революционная борьба масс оказала влияние также на Володю и Олю. Кавказ переживал революцию особенно остро. Там все вовлекались в борьбу, и все делились на участвовавших в революции, определенно сочувствовавших ей и враждебно настроенных».

В 1906 году, когда Владимиру Маяковскому было 13 лет, умер его отец — от заражения крови: поранил палец иглой, сшивая бумаги. До конца жизни поэт боялся бактерий: всегда носил с собой мыло, брал в путешествия складной таз, возил с собой одеколон для обтираний и тщательно следил за гигиеной.

После смерти отца семья оказалась в тяжелом положении. Маяковский вспоминал: «После похорон отца — у нас 3 рубля. Инстинктивно, лихорадочно мы распродали столы и стулья. Двинулись в Москву. Зачем? Даже знакомых не было». В московской гимназии юный поэт написал свое первое «невероятно революционное и в такой же степени безобразное» стихотворение и опубликовал его в нелегальном школьном журнале. В 1909–1910 годах Маяковского несколько раз арестовывали: он вступил в партию большевиков, работал в подпольной типографии. Сначала юного революционера отдавали «на поруки» матери, а в третий раз посадили в тюрьму. Заключение в одиночной камере Маяковский позже назвал «11 бутырских месяцев». Он писал стихи, но тетрадь с лирическими опытами — «ходульными и ревплаксивыми», как оценил их автор, — отобрали охранники.

В заключении Маяковский прочитал множество книг. Он мечтал о новом искусстве, новой эстетике, которая будет в корне отличаться от классической. Маяковский решил учиться живописи — сменил нескольких преподавателей и через год поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь молодой художник познакомился с Давидом Бурлюком, а позже — с Велимиром Хлебниковым и Алексеем Крученых. Маяковский вновь писал стихи, от которых его новые товарищи были в восторге. Авангардные авторы решили объединиться против «эстетики старья», и вскоре появился манифест новой творческой группы — «Пощечина общественному вкусу».

У Давида — гнев обогнавшего современников мастера, у меня — пафос социалиста, знающего неизбежность крушения старья. Родился российский футуризм.

Читайте подробнее о футуризме

Футуристы выступали на собраниях — читали стихи и лекции о новой поэзии. За публичные выступления Владимира Маяковского отчислили из училища. В 1913–1914 годах прошло известное турне футуристов: творческая группа с выступлениями проехала с гастролями по российским городам.

Бурлюк ехал и пропагандировал футуризм. Но он любил Маяковского, стоял у колыбели его стиха, до мелочей знал его биографию, умел читать его вещи — и потому сквозь бутады Давида Давидовича облик Маяковского возникал таким материальным, что его хотелось потрогать руками.

По приезде в город Бурлюк первым делом устраивал выставку футуристических картин и рукописей, а вечером делал доклад.

Актер, художник и автор «народных спектаклей»

Владимир Маяковский, Всеволод Мейерхольд, Александр Родченко и Дмитрий Шостакович на репетиции спектакля «Клоп».1929. Фотография: subscribe.ru

Владимир Маяковский и Лиля Брик в фильме «Закованная фильмой». 1918. Фотография: geometria.by

Владимир Маяковский (третий слева) и Всеволод Мейерхольд (второй слева) на репетиции спектакля «Баня». 1930. Фотография: bse.sci-lib.com

Владимир Маяковский интересовался не только поэзией и живописью. В 1913 году он дебютировал в театре: сам написал трагедию «Владимир Маяковский», сам поставил ее на сцене и сыграл главную роль. В этот же год поэт увлекся кинематографом — начал писать сценарии, а спустя год впервые снялся в ленте «Драма в кабаре футуристов №13» (картина не сохранилась). Во время Первой мировой войны Владимир Маяковский состоял в авангардном объединении «Сегодняшний лубок». Его участники — Казимир Малевич, Давид Бурлюк, Илья Машков и другие — рисовали патриотические открытки для фронта, навеянные традиционным народным лубком. Для них создавали простые красочные картинки и писали короткие стихи, в которых высмеивали врага.

В 1915 году Маяковский познакомился с Осипом и Лилей Брик. Это событие в своей автобиографии поэт позже отметил подзаголовком «радостнейшая дата». Лиля Брик на долгие годы стала возлюбленной и музой Маяковского, он посвящал ей стихи и поэмы и даже после расставания продолжал признаваться в любви. В 1918 году они вместе снялись для картины «Закованная фильмой» — оба в главных ролях.

Знакомьтесь с другими творческими работами Маяковского — картинами, плакатами, сценариями

В ноябре того же года прошла премьера пьесы Маяковского «Мистерия-буфф». Ее поставил в Театре музыкальной драмы Всеволод Мейерхольд, а оформил в лучших традициях авангарда Казимир Малевич. Мейерхольд вспоминал о работе с поэтом: «Маяковский был сведущ в очень тонких театральных, технологических вещах, которые знаем мы, режиссеры, которым обучаются обычно весьма длительно в разных школах, практически на театре и т. д. Маяковский всегда угадывал всякое верное и неверное сценическое решение, именно как режиссер». «Революционный народный спектакль», как называла его переводчица Рита Райт, ставили еще несколько раз.

Владимир Маяковский, Александр Родченко. Рекламный плакат. 1930-е. Фотография: artchive.ru

Владимир Маяковский, Александр Родченко. Рекламный плакат. 1948. Фотография: novom.ru

Владимир Маяковский, Александр Родченко. Рекламный плакат. 1923. Фотография: artchive.ru

Спустя год началась напряженная эпоха «Окон РОСТА»: художники и поэты собирали горячие темы и выпускали агитационные плакаты — их нередко называют первой советской социальной рекламой. Работа шла напряженно: и Маяковскому, и его коллегам не раз приходилось задерживаться допоздна или работать ночью, чтобы выпустить партию в срок.

В общей сложности было сделано до пятидесяти плакатов, до сотни вывесок, упаковок, оберток, световых реклам, рекламных столбов, иллюстраций в журналах и газетах… Он не любил чертить и вымерять, а делал все от руки. Нарисует сразу карандашом, без помарки, после обведет тушью и раскрашивает. Видно было, что дается это ему легко и орудовать кистью ему приятно. Рисование было для него отдыхом, и он делался в эти минуты особенно ласковым и нежным. Часто он звал меня, чтобы помочь буквы выписать или вычертить что-нибудь. Ярко воскресают в памяти часы, проведенные вместе с Володей за составлением рекламных плакатов. Вот одна из записок того времени: «Родченко. Приходи ко мне сейчас же с инструментом для черчения. Немедленно. В. Маяковский».

В 1922 году Владимир Маяковский возглавил литературную группу «Левый фронт искусств» (позже «левый» в названии сменилось на «революционный»), а вскоре и одноименный журнал творческого объединения. На его страницах публиковали прозу и стихи, снимки авангардных фотографов, смелые архитектурные проекты и новости «левого» искусства.

В 1925 году поэт окончательно расстался с Лилей Брик. Он уехал на гастроли во Францию, затем отправился в Испанию, на Кубу и в США. Там Маяковский познакомился с переводчицей Элли Джонс, между ними вспыхнул короткий, но бурный роман. Осенью поэт вернулся в СССР, а в Америке у него вскоре родилась дочь — Элен-Патриция. После возвращения из США Владимир Маяковский написал цикл «Стихи об Америке», работал над сценариями советских фильмов.

«Лучший поэт советской эпохи»

Владимир Маяковский. Фотография: goteatr.com

Владимир Маяковский и Лиля Брик. Фотография: mayakovskij.ru

Владимир Маяковский. Фотография: piter.my

В 1928–1929 годах Маяковский написал сатирические пьесы «Клоп» и «Баня». Обе премьеры прошли в Театре Мейерхольда. Поэт был вторым режиссером, он следил за оформлением спектакля и работал с актерами: начитывал фрагменты пьесы, создавая нужные интонации и расставляя смысловые акценты.

Очень Владимир Владимирович увлекался всякой работой. Уходил в работу с головой. Перед премьерой «Бани» он совсем извелся. Все время проводил в театре. Писал стихи, надписи для зрительного зала к постановке «Бани». Сам следил за их развешиванием. Потом острил, что нанялся в Театр Мейерхольда не только автором и режиссером (он много работал с актерами над текстом), а и маляром и плотником, так как он сам что-то подрисовывал и приколачивал. Как очень редкий автор, он так горел и болел спектаклем, что участвовал в малейших деталях постановки, что совсем, конечно, не входило в его авторские функции.

Обе пьесы вызвали ажиотаж. Одни зрители и критики видели в произведениях сатиру на бюрократию, а другие — критику советского строя. «Баню» поставили лишь несколько раз, а после запретили — до 1953 года.

А вы знаете, какое произведение Маяковский впервые написал лесенкой? Ответ ищите в материале по ссылке

Лояльное отношение властей к «главному советскому поэту» сменилось прохладой. В 1930 году ему впервые не одобрили выезд за границу. На поэта стала яростно нападать официальная критика. Его упрекали за сатиру по отношению к явлениям, якобы побежденным, например той же бюрократии, и чиновническим проволочкам. Маяковский решил провести выставку «20 лет работы» и представить на ней результаты своего многолетнего труда. Он сам отбирал газетные статьи и рисунки, расставлял книги, развешивал по стенам плакаты. Поэту помогали Лиля Брик, его новая возлюбленная актриса Вероника Полонская и сотрудник Государственного литературного музея Артемий Бромберг.

В день открытия зал для гостей был переполнен. Однако, как вспоминал Бромберг, на открытие не пришел никто из представителей литературных организаций. Да и официальных поздравлений поэта с двадцатилетием работы тоже не было.

Никогда не забуду, как в Доме печати на выставке Владимира Владимировича «Двадцать лет работы», которую почему-то почти бойкотировали «большие» писатели, мы, несколько человек сменовцев, буквально сутками дежурили около стендов, физически страдая оттого, с каким грустным и строгим лицом ходил по пустующим залам большой, высокий человек, заложив руки за спину, ходил взад и вперед, словно ожидая кого-то очень дорогого и все более убеждаясь, что этот дорогой человек не придет.

Непризнание усугубила личная драма. Владимир Маяковский, влюбленный в Полонскую, требовал, чтобы она ушла от мужа, бросила театр и поселилась с ним в новой квартире. Как вспоминала актриса, поэт то устраивал сцены, то успокаивался, потом снова начинал ревновать и требовать немедленного решения. Одно из таких объяснений стало роковым. После ухода Полонской Маяковский покончил с собой. В предсмертном письме он просил «товарища правительство» не оставлять его семью: «Моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо».

После смерти Маяковского весь архив поэта отошел Брикам. Лиля Брик пыталась сохранить память о его творчестве, хотела создать мемориальную комнату, но постоянно натыкалась на бюрократические препоны. Поэта почти не издавали. Тогда Брик написала письмо Иосифу Сталину. В своей резолюции Сталин назвал Маяковского «лучшим и талантливейшим поэтом советской эпохи». Резолюцию напечатали в «Правде», произведения Маяковского стали издавать огромными тиражами, а его именем называть улицы и площади Советского Союза.

Пошлость, не оспаривая его у жизни, оспаривала у смерти. Но живая, взволнованная Москва, чуждая мелким литературным спорам, стала в очередь к его гробу, никем не организованная в эту очередь, стихийно, сама собой признав необычность этой жизни и этой смерти. И живая, взволнованная Москва заполняла улицы по пути к крематорию. И живая, взволнованная Москва не поверила его смерти. Не верит и до сих пор.

Часть №5. Владимир Маяковский — Поэт революции и футурист на Родине дикого коммунизма.

Среди многочисленных талантов и заслуг Владимира Маяковского не только блистательные поэтические работы, но и активная деятельность в качестве драматурга, киноактёра, сценариста, режиссёра, а также художника и журнального редактора.

Сегодня же речь пойдёт о Маяковском-путешественнике, который в 1925 году посетил Мексику и США. А год спустя результатом этой поездки стали несколько стихотворений и путевые заметки «Моё открытие Америки». Маршрут выглядел следующим образом:

Москва, Кенигсберг (воздух), Берлин, Париж, Сен-Назер, Жижон, Сантандер, Мыс-ла-Коронь (Испания), Гавана (остров Куба), Вера Круц, Мехико-сити, Ларедо (Мексика), Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт, Питсбург, Кливленд (Северо-Американские Соединенные Штаты), Гавр, Париж, Берлин, Рига, Москва.

Не сложно догадаться, что именно визит на «Родину текилы» стал колоритнейшей и весьма отчаянной частью этого заморского тура. Но обо всём по-порядку…

4-го июля 1925 года французский пароход «Espagne», на борту которого в числе 593 пассажиров находился Владимир Маяковский, после 18-дневного путешествия через Атлантический океан пришвартовывается в Гаванском порту на 24 часа, чтобы загрузиться топливом, высадить 232 пассажира на Кубе и продолжить плавание на следующий день, 5-го июля, до мексиканского порта Веракруса.

«Пароход «Эспань» — 14 000 тонн. Пароход маленький, вроде нашего «ГУМ’а». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета. Газета «Атлантик». Впрочем, паршивая… Палуба разукрашена разноцветными фонариками, и всю ночь танцует первый класс с капитанами. Всю ночь наяривает джаз…

Первый класс тошнит куда хочет, второй — на третий, а третий — сам на себя.

Событий никаких. Жара страшная… Третий класс теперь ненавидел первый ещё и за то, что ему прохладнее на градус».

По прибытию в Гавану появилось ещё больше причин для «классовой» ненависти. «Первому классу пропуска на берег дали немедленно и всем, с заносом в каюту… Второй класс сходил с выбором. Пускали на берег нравящихся капитану. Чаще — женщин. Третий класс не пускали совсем, и он торчал на палубе, в скрежете и грохоте углесосов, в чёрной пыли, прилипшей к липкому поту, подтягивая на верёвочке ананасы».

Воспользовавшись привилегиями первого класса, поэт сошёл на берег и тут же подался во все тяжкие: «Я первоклассник. Я на берегу. Я спасаюсь от дождя в огромнейшем двухэтажном пакгаузе. Пакгауз от пола до потолка начинён виски. Таинственные подписи: «Кинг Жорж», «Блэк энд уайт», «Уайт хорc» — чернели на ящиках спирта, контрабанды, вливаемой отсюда в недалёкие трезвые Соединенные Штаты. За пакгаузом — портовая грязь кабаков, публичных домов и гниющих фруктов… Обратно я еле нашёл дорогу».

«На корабле к ужину давали незнакомые мне еды — зелёный кокосовый орех с намазывающейся маслом сердцевиной (по всей видимости — авокадо, — прим. автора статьи) и фрукт манго —  шарж на банан, с большой волосатой косточкой».

В Мексику Маяковский прибыл по персональному приглашению камрада, коллеги и соратника по интернациональной борьбе за коммунизм — Диего Риверы. Знакомство советского поэта и мексиканского живописца-революционера окутано тайной, и до сих пор многие историки спорят о политических мотивах их встреч. В 1927 году Диего Ривера приезжал с ответным визитом в СССР и гостил у Маяковского.

«Мексика. Вера-Круц. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Сотни маленьких людей в шляпах кричали, дрались друг с другом из-за чемоданов и уходили, подламываясь под огромной клажей. Возвращались, орали и клянчили снова.

 — Где же индейцы? — спросил я соседа.

— Это индейцы, — сказал сосед.

Я лет до двенадцати бредил индейцами по Куперу и Майн-Риду. И вот стою, оторопев, как будто перед моими глазами павлинов переделывают в куриц».

Впрочем, погружаться в меланхолию было некогда: «Я был хорошо вознаграждён за первое разочарование. Сейчас же за таможней пошла непонятная, своя, изумляющая жизнь. Первое — красное знамя с серпом и молотом в окне двухэтажного дома. Ни к каким советским консульствам это знамя никак не относится… Мексиканец въезжает в квартиру и выкидывает флаг. Это значит: «Въехал с удовольствием, а за квартиру платить не буду». Вот и всё! Попробуй — вышиби!»

В Мехико-сити ситуация развивалась следующим образом: «Диего де-Ривейра встретил меня на вокзале. Поэтому живопись — первое, с чем я познакомился в Мехико-сити. Я раньше только слышал, будто Диего — один из основателей компартии Мексики, что Диего величайший мексиканский художник, что Диего из кольта попадает в монету на лету. Ещё я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего». («Необычайные похождения Хулио Хуренито» — культовый и весьма скандальный роман Ильи Эренбурга, по сути — пародия на Библию, где главный герой — мексиканский авантюрист и Великий Провокатор, — прим. автора статьи).

Внешний облик Риверы был ничуть не менее колоритным, чем его обожаемая Родина: «Диего оказался огромным, с хорошим животом, широколицым, всегда улыбающимся человеком.

Он рассказывает, вмешивая русские слова (Диего великолепно понимает по-русски), тысячи интересных вещей, но перед рассказом предупреждает: «Имейте в виду, и моя жена подтверждает, что половину из всего сказанного я привираю».

Как любой уважающий себя революционер, Диего не брезгал оружием: «В центре дивана валялся годовалый сын, а в изголовье на подушке бережно лежал огромный кольт… Любовь к оружию большая. Обычай дружеского прощания такой: становишься животом к животу и похлопываешь по спине. Впрочем, похлопываешь ниже — и в заднем кармане брюк всегда прохлопнешь увесистый кольт. Это у каждого от 15 до 75-летнего возраста. Газеты об убийствах пишут с удовольствием, но без энтузиазма. Но зато, когда день обошёлся без смерти, газета публикует с удивлением: «Сегодня убийств не было».

Описания дорожного движения выглядят так, будто ситуацию комментирует почти век спустя Джереми Кларксон в передаче Top Gear: «Авто гоняется за авто, авто вместе гоняются за автобусом, а все сообща въезжают на тротуары, охотясь за необдуманными пешеходами. Мехико-сити — первый в мире город по количеству несчастных случаев от автомобилей. Шофёр в Мексике не отвечает за увечья (берегись сам!), поэтому средняя долгота житья без увечий десять лет. Раз в десять лет давят каждого. Правда, есть и нераздавленные в течение двадцати лет, но это за счёт тех, которые в пять лет уже раздавлены. В отличие от врагов мексиканского человечества — автомобилей — трамваи исполняют гуманную роль. Они развозят покойников. Часто видишь необычное зрелище. Трамвай с плачущими родственниками, а на прицепе-катафалке покойник. Вся эта процессия жарит вовсю с массой звонков, но без остановок. Своеобразная электрификация смерти!»

Будучи не только поэтом, но и величайшем копирайтером всех времён и народов, Маяковский не мог не пройтись по рекламе: «Единственная реклама, которую любит малоудивляющийся мексиканец, это «барата» — распродажа.

Этими распродажами заполнен город. Без распродажи мексиканца не заставишь купить даже фиговый лист. В мексиканских условиях это не шутка. Говорят, муниципалитет повесил на одной из застав, вводящих в Мехико-сити, для усовещевания чересчур натуральных индейцев вывеску: «В МЕХИКО-СИТИ БЕЗ ШТАНОВ ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»

Банковская, а вместе с ней и политическая система также не уступали всему остальному: «В Мексике все носят деньги в мешках. Частая смена правительств (за отрезок времени 28 лет — 30 президентов) подорвала доверие к каким бы то ни было бумажкам. Вот и мешки. Эксцентричность политики Мексики заключается в том, что здесь случались и президенты, которые президентствовали чуть не час. А когда являлись интервьюеры, президент был уже свергнут и отвечал с раздражением: «Разве вы не знаете, что я был выбран всего на полтора часа?»

В мексиканском понятии «революционер» — не только тот, кто, понимая или угадывая грядущие века, дерётся за них и ведёт к ним человечество, — мексиканский революционер — это каждый, кто с оружием в руках свергает власть — какую, безразлично. А так как в Мексике каждый или свергнул, или свергает, или хочет свергнуть власть, то все революционеры».

«К сожалению, я не могу дать достаточного очерка жизни коммунистов Мексики. Могу только вспомнить несколько встреч с товарищами… Товарищ Морено (депутат от штата Вера-Круц) вписал в мою книжку, прослушав Левый Марш: «Передайте русским рабочим и крестьянам, что пока мы ещё только слушаем ваш марш, но будет день, когда за вашим маузером загремит и наше «33» (калибр кольта). Кольт загремел, но, к сожалению, не мореновский, а в Морено. Уже находясь в Нью-Йорке, я прочёл в газете, что товарищ Морено убит правительственными убийцами».

Как любой революционно настроенный народ, мексиканцы имеют и своих национальных врагов. «Гачупин» и «гринго» — два высших ругательства в Мексике. «Гачупин» — это испанец. За 500 лет со времени вторжения Кортеса это слово потухло, тлеет, потеряло остроту. Но «гринго» и сейчас звенит как пощёчина (когда врывались в Мексику американские войска, они пели: «Грин-гоу ди рошес ов…» — старая солдатская песня, и по первым словам сократилось ругательство)».

Ещё одна характерная черта мексиканцев — умение проявлять смекалку и по-простому относиться даже к таким глобальным и значительным вещам, как государственный флаг. «Арбузом» называется мексиканское знамя. Есть предание: отряд повстанцев, пожирая арбуз, думал о национальных цветах. Необходимость быстрой переброски не дала долго задумываться. «Сделаем знамя — арбуз», — решил выступающий отряд. И пошло: зелёное, белое, красное — корка, прослойка, сердцевина».

                      Сметай

                            с горбов

                                     толстопузых обузу,

                     ацтек,

                            креол

                                  и метис!

                     Скорей

                            над мексиканским арбузом,

                     багровое знамя, взметись!

Подпишись на горячие новинки блога!

Подпишись на обновления блога, и мы откроем для тебя целый мир вдохновляющих путешествий, тревел-лайфхаков и небанальных направлений на все случаи и для любых компаний.

Посмотреть на эти чудесные письма Я согласен с «Политикой по обработке персональных данных».

Ошибка на сервере. Не удалось отправить ваши данные. Пожалуйста, попробуйте еще раз!

Спасибо

Мы уже отправили вам письмо. Проверьте, пожалуйста!

Владимир Маяковский | Русский поэт

Владимир Маяковский , полностью Владимир Владимирович Маяковский , (родился 7 июля [19 июля по новому стилю], 1893, Багдади, Грузия, Российская Империя — умер 14 апреля 1930 года, Москва, Россия, СССР) ведущий поэт русской революции 1917 года и раннего советского периода.

Британика Викторина

Азбука поэзии: факт или вымысел?

Драматическая поэзия — это поэзия с множеством слов действия.

Маяковский, чей отец умер, когда Маяковский был молодым, переехал в Москву вместе с матерью и сестрами в 1906 году. В 15 лет он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию и был неоднократно заключен в тюрьму за подрывную деятельность. Он начал писать стихи во время одиночного заключения в 1909 году. После освобождения он учился в Московском художественном училище и вместе с Давидом Бурлюком и несколькими другими присоединился к русской футуристической группе и вскоре стал ее ведущим представителем. В 1912 году группа опубликовала манифест «Пощечному обществу вкуса », и поэзия Маяковского стала заметно самоутверждающей и вызывающей по форме и содержанию.Его поэтическая монодрама Владимир Маяковский был исполнен в Санкт-Петербурге в 1913 году.

Между 1914 и 1916 годами Маяковский закончил два главных стихотворения, «Облако в штанах» (1915; «Облако в штанах») и «Флейта позвоночник» (написано 1915, опубликовано 1916; «Флейта позвоночника»). Оба фиксируют трагедию неразделенной любви и выражают недовольство автора миром, в котором он жил. Маяковский стремился «депоетизировать» поэзию, перенимая язык улиц и используя смелые технические новшества.Прежде всего, его поэзия декларативна для массовой аудитории.

Когда разразилась русская революция 1917 года, Маяковский был от всего сердца для большевиков. Такие стихи, как «Oda revolutsi» (1918; «Ода революции») и «Леви болотный» (1919; «Левый марш»), стали очень популярными. Так же поступил его Misteriya бафф (впервые исполненный 1921; Mystery Bouffe ), драма, представляющая всемирный потоп и последующий радостный триумф «Нечистых» (пролетариев) над «Чистой» (буржуазией).

Получите эксклюзивный доступ к контенту из нашего первого издания 1768 года с вашей подпиской. Подпишитесь сегодня

Как энергичный представитель Коммунистической партии, Маяковский выразил себя во многих отношениях. С 1919 по 1921 год работал в Российском телеграфном агентстве художником плакатов и мультфильмов, которые он снабжал меткими рифмами и лозунгами. Он изливал тематические стихи пропаганды и писал дидактические буклеты для детей, читая лекции и читая по всей России. В 1924 году он написал 3000-строчную элегию о смерти Владимира Ильича Ленина.После 1925 года он путешествовал по Европе, Соединенным Штатам, Мексике и Кубе, записывая свои впечатления в стихах и в буклете едких набросков, «Мои открытия Америки » (1926; «Мое открытие Америки»). В стихотворении «Хорошо!» (1927; «Хорошо!») Он стремился объединить героический пафос с лиризмом и иронией. Но он также написал резко сатирический стих.

Выкладка на две страницы из «Для голоса » ( «Для голоса «) Владимира Маяковского, дизайн El Lissitzky, 1923. Собрание Филиппа Б.Мегс

Маяковский нашел время для написания сценариев для кинофильмов, в некоторых из которых он снимался. За последние три года он закончил две сатирические пьесы: клопов (исполненный в 1929 году; клопов ), высмеивающий тип мещан, появившийся в результате новой экономической политики в Советском Союзе, и бань (исполненный в Ленинграде 30 января 1930; Баня ), сатира бюрократической глупости и оппортунизма при Иосифе Сталине.

Поэзия Маяковского была насыщена политикой, но никакая социальная пропаганда не могла подавить его личную потребность в любви, которая раз за разом вспыхивала из-за повторяющихся романтических разочарований.После его ранней лирики эта потребность особенно сильно проявилась в двух стихах: «Люблю» (1922; «Я люблю») и «Про это» (1923; «Об этом»). Оба эти стихотворения были посвящены Лиле Брик, жене писателя Осипа Максимовича Брика. Любовь Маяковского к ней и его дружба с мужем оказали сильное влияние на его поэзию. Даже после того, как отношения Маяковского с Лилией Брик закончились, он считал ее одним из самых близких ему людей и членом его семьи. Во время пребывания в Париже в 1928 году он влюбился в беженку Татьяну Яковлеву, за которой он хотел жениться, но тот отказался от него.В то же время у него возникли недоразумения с догматической Российской ассоциацией пролетарских писателей и с советскими властями. Также не было успешным производство его Banya . Разочарованный в любви, все более отчужденный от советских реалий и лишенный визы для поездок за границу, он покончил жизнь самоубийством в Москве.

Маяковский был при жизни самой динамичной фигурой советской литературной сцены. Его преимущественно лирические стихи и его технические новшества повлияли на многих советских поэтов, и за пределами России его впечатление было сильным, особенно в 1930-х годах, после того, как Сталин объявил его «лучшим и самым талантливым поэтом нашей советской эпохи.В 1960-е годы молодые поэты, увлеченные авангардным искусством и активизмом, которые часто сталкивались с коммунистической догмой, организовывали поэтические чтения под статуей Маяковского в Москве. В последние годы существования Советского Союза существовала сильная тенденция считать работы Маяковского устаревшими и незначительными, однако, благодаря его лучшим работам, его репутация впоследствии была восстановлена.

Клоп и Избранная поэзия Владимира Маяковского

Я люблю наблюдать за гибелью детей.
Заметили ли вы, что за выпирающей ностальгией,
, призрачная волна смеховой волны?
Но я —
в читальном зале на улицах —
так часто листал объем гроба.
Полночь
с потухшими руками потрогал
me
и потрепанный частокол,
и сумасшедший собор скакал
каплями ливня на лысый паштет купола.
Я видел, как Христос спасся от иконы,
, и слякоть со слезами целует
, покрытую ветром его туники.
На кирпичи, которые я кричу,
вонзая кинжал отчаянных слов
в опухшую мякоть неба:
«Солнце!
Отец мой!
Если бы по крайней мере ты помиловал бы меня и прекрати мучить меня!
За мою кровь ты пролитые струи вниз по этой дороге преграды
Это моя душа там
в клочьях разорванного облака
на сгоревшем небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Ты хромой иконописец,
будет тебе по крайней мере замазать мое лицо
и представить его как урод этого века!
Я так же одинок, как единственный глаз
человека на пути к слепому! »

— Несколько слов о себе , с.56-59

* * *

Четыре слова,
тяжелый как удар:
«… к Цезарю … к богу …»
Но где может человек
, как я,
похоронить свою голову?
Где мне укрытие?

Если бы я был
столь же маленьким, чем Великий океан,
,
, я бы на цыпочках на волнах
и добился бы луны, как прилив.
Где мне найти возлюбленную,
возлюбленную, как я?
Она была бы слишком большой для крошечного неба!

Ох, быть бедным!
Как мультимиллионер!
Сколько денег душе
В ней обитает ненасытный вор.
Золото всех Калифорний
никогда не удовлетворит хищную орду моих похотей.

О, быть косноязычным
, как Данте
или Петрарка!
Я бы зажгла свою душу ради одной любви!
В стихах я приказал бы ей сгореть до пепла!
И если бы мои слова
и моя любовь
были триумфальной аркой,
, то великодушно
все героини любви через века
прошли бы через нее, не оставив следа.

О, если бы я был
столь же тихим
, как гром
, тогда я бы скулил
и складывал в свои дрожащие объятия состаренный земной скит.
Если бы,
на полную мощность,
я использовал свой громкий голос,
, кометы взломали бы свои горящие руки
и погрузились бы в мучительную боль.

Лучами моих глаз я бы грыз ночь —
, если бы я был, о-о,
таким же скучным, как и солнце
!
Почему я хочу, чтобы
излучал своим сиянием
скудный круг Земли!

Я пройду,
тянет мое бремя любви.
В какой бредовой
и больной
ночи
я был рожден Голиафами —
я такой большой,
такой нежелательный?

— Своему возлюбленному Я Автор посвящает эти строки , стр.132-135

* * *

Прошлые часы. Вы, должно быть, пошли спать ..
Млечный Путь струится серебром всю ночь.
Я не спешу; с молниеносными телеграммами
У меня нет причин будить или беспокоить вас.
И, как говорится, инцидент закрыт.
Лодка Лав разбилась о ежедневную рутину.
Теперь мы с тобой уходим. Зачем тогда беспокоиться о
, чтобы уравновесить горе, боль и боль?
Вот, что тихо оседает на мир.
Ночь окутывает небо в честь звезд.
В такие часы, как эти, поднимается по адресу
Века, история и все творение.

— Прошлые часы , стр. 236-237

.

---

Тенерифе местное время – Точное время в Тенерифе. Сколько сейчас времени в Тенерифе, Испания

Национальный парк или заповедник франции – Заповедники, национальные парки, природные скверы в г. Париж что посмотреть, как добраться, фото, описание, расположение на карте достопримечательностей Франции

---

Want to say something? Post a comment

Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Comment

Name*

Email*

Website